прекословить, ни ослушаться. А мать, Екатерина Степановна, – была женщиной добродушной и общительной. Она всегда и всем хотела только добра, и казалось, что у неё никогда не было врагов, нет, и не будет. Природная доброта её была во всем – в разговоре, во взгляде, в работе, в молчании. Еще у Вовки были старшие брат и сестра, но они давно уже жили и работали в городе, приезжали только на большие праздники или в отпуск.
Спускаясь под гору к реке, “большой мужик” поскользнулся, ступив на коровью лепешку, и чуть было не опрокинул бидончик с квасом. Отец посмотрел сурово, но ничего не сказал. Торопились. Трава была накошена еще три дня назад, а синоптики по радио прогнозировали дожди к концу недели. Да и с утра в тот день немного припозднились. На этом берегу, у взвоза остались только две лодки, – соседа-пенсионера Гриши, и бакенская – Вовкиного отца. В носовую часть уложили котомки, расселись по своим местам и отчалили от берега. Взрослеющий гребец старался работать веслами изо всех сил, которые нудно скрипели уключинами, а упрямая сила реки Тавды стремилась ухватить непокорное суденышко, и тащить его неведомо куда, может быть, к самому Карскому морю, и поэтому приходилось держать фарватер градусов на тридцать против течения.
“Левым, левым пуще греби, а то снесет далеко”. — Подсказывала мама, чуть заметно улыбаясь. Она сидела посредине лодки, лицом к сыну, в длинной серой юбке и белоснежной, с длинными рукавами, мужской рубашке, держась одной рукой за край борта. Она не умела скрывать свою любовь к детям, хотя иногда и следовало бы с ними быть построже.
Причалили к берегу чуть ниже уже стоящих баркасов, прорезав в илистой кромке стреловидный след. Высаживаясь, брякали веслами, котомками с обедом; старались не ступать на хлипкий берег, где еще недавно была вода. В середине лета, когда стоит жара, реки мелеют быстро, оставляя топкие кромки намытого ила. Дружно ухватив за борта, подтянули лодку повыше, чтобы не раскачало волнами от проходящих изредка по реке